Краткое содержание
Глава 1
История начинается с дворянки по имени Леди Ширкинская и ее служанки, едущей в карете. У этой дворянки, страдающей чахоткой, есть выражение гнева. Карета, сопровождаемая калешей, останавливается у почтовой станции. Муж дворянки и доктор выходят из калеши, но дворянка отказывается выходить из кареты. Как муж и доктор в частном порядке обсуждает неблагополучие дворянки, дочь почтальона Машу и ее подруга Аксюша выбежала посмотреть на госпожу Ширкинскую, вслух отметив ее болезненный вид. В страхе, что дворянка не доживет до пути, муж предлагает отложить и вернуться домой. Она сердито отвечает, что они должны уехать за границу для ее выздоровления, потому что единственное, что ей нужно сделать дома, это умереть. При одном упоминании о смерти госпожа Сиркинская замолкает, надувается, как ребенок, и начинает плакать.
Глава 2
В общей комнате почтовой станции на плите лежит больной, представленный как дядя Хведор (неправильное произношение Федора). Молодой почтальон Серега просит у него сапоги, потому что они ему больше не понадобятся. Вместо ответа юноше дядя Хведор изо всех сил пытается выпить чашку воды. Снова спрашивает почтальон, и на этот раз вмешивается повар, указывая, что его кашель только усиливается и что мертвому человеку не нужны новые ботинки. Собравшись с силами, дядя Хведор отвечает, что отдаст сапоги почтальону при условии, что тот купит ему надгробие на могилу. Почтовый водитель обещает, но уходит; Позже он упоминает своему товарищу-водителю, что получил ботинки, казалось бы, даром. Больной остается на плите; подавляя кашель, он не издает ни звука весь вечер. При виде умирающего повар сжалился и укутал его холодные ноги. В ту ночь повар видит во сне дядю Хведора, который слезает с печи и уходит рубить дрова. В этом сне дядя Хведор заверяет ее, что с ним все в порядке. Проснувшись, повар и водители в почтовом отделении обнаруживают, что он умер. Похоронив его, кухарка рассказывает всем о своем странном сне.
Глава 3
Пришла весна. История возвращается к дворянке, лежащей в своей спальне. Ее состояние ухудшилось. Священник ждет снаружи на диване, пока муж разговаривает с сестрой жены. После этого сестра пытается утешить дворянку, которая начинает утверждать, что смирилась со смертью. Это зрелое и верное отношение заставляет сестру говорить, что леди Ширкинская «ангел», когда она выходит из комнаты. Провозглашая милосердие Бога, дворянка манит мужа поближе и приказывает ему послать за лекарством упомянутого ранее священника. Для женщины, смирившейся со своей смертью, леди Ширкинская продолжает цепляться за любую надежду на жизнь. В тот вечер она умерла в своей большой квартире с закрытыми дверями.
Глава 4
Могила дворянки отмечена мраморными памятниками, но останки дяди Хедора остались без надгробия. Повар говорит молодому почтальону Сереге, что было бы стыдно не выполнить свое обещание. Серега отвечает, что купит надгробие, когда будет в городе, но тем временем останавливается на установке деревянного креста, чтобы отметить могилу. На следующее утро Серега берет топор и срубает дерево. После того, как дерево рухнет, его соседи на новом свободном пространстве красивее; их ветви величественно шелестят над упавшим телом.
III
Пришла весна. По мокрым улицам города, между навозными льдинками, журчали торопливые ручьи; цвета одежд и звуки говора движущегося народа были ярки. В садиках за заборами пухнули почки дерев, и ветви их чуть слышно покачивались от свежего ветра. Везде лились и капали прозрачные капли… Воробьи нескладно подпискивали и подпархивали на своих маленьких крыльях. На солнечной стороне, на заборах, домах и деревьях, все двигалось и блестело. Радостно, молодо было и на небе, и на земле, и в сердце человека. На одной из главных улиц, перед большим барским домом, была постелена свежая солома; в доме была та самая умирающая больная, которая спешила за границу. У затворенных дверей комнаты стоял муж больной и пожилая женщина. На диване сидел священник, опустив глаза и держа что-то завернутым в епитрахили.
В углу, в вольтеровском кресле, лежала старушка — мать больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей под чепчик в седую голову. — Ну, Христос с вами, мой друг, — говорил муж пожилой женщине, стоявшей с ним у двери, — она такое имеет доверие к вам, вы так умеете говорить с ней, уговорите ее хорошенько, голубушка, идите же. — Он хотел уже отворить ей дверь; но кузина удержала его, приложила несколько раз платок к глазам и встряхнула головой. — Вот теперь, кажется, я не заплакана, — сказала она и, сама отворив дверь, прошла в нее. Муж был в сильном волнении и казался совершенно растерян. Он направился было к старушке; но, не дойдя несколько шагов, повернулся, прошел по комнате и подошел к священнику. Священник посмотрел на него, поднял брови к небу и вздохнул. Густая с проседью бородка тоже поднялась кверху и опустилась. — Боже мой! Боже мой! — сказал муж. — Что делать? — вздыхая, сказал священник, и снова брови и бородка его поднялись кверху и опустились. — И матушка тут! — почти с отчаяньем сказал муж. — Она не вынесет этого. Ведь так любить, так любить ее, как она… я не знаю. Хоть бы вы, батюшка, попытались успокоить ее и уговорить уйти отсюда. Священник встал и подошел к старушке. — Точно-с, материнское сердце никто оценить не может, — сказал он, — однако бог милосерд. Лицо старушки вдруг стало все подергиваться, и с ней сделалась истерическая икота. — Бог милосерд, — продолжал священник, когда она успокоилась немного. — Я вам доложу, в моем приходе был один больной, много хуже Марьи Дмитриевны, и что же, простой мещанин травами вылечил в короткое время. И даже мещанин этот самый теперь в Москве. Я говорил Василью Дмитриевичу — можно бы испытать. По крайности утешенье для больной бы было. Для бога все возможно. — Нет, уже ей не жить, — проговорила старушка, — чем бы меня, а ее бог берет. — И истерическая икота усилилась так, что чувства оставили ее. Муж больной закрыл лицо руками и выбежал из комнаты. В коридоре первое лицо, встретившее его, был шестилетний мальчик, во весь дух догонявший младшую девочку. — Что ж детей-то, не прикажете к мамаше сводить? — спросила няня. — Нет, она не хочет их видеть. Это расстроит ее. Мальчик остановился на минуту, пристально всматриваясь в лицо отца, и вдруг подбрыкнул ногой и с веселым криком побежал дальше. — Это она будто бы вороная, папаша! — прокричал мальчик, указывая на сестру. Между тем в другой комнате кузина сидела подле больной и искусно веденным разговором старалась приготовить ее к мысли о смерти. Доктор у другого окна мешал питье. Больная, в белом капоте, вся обложенная подушками, сидела на постели и молча смотрела на кузину. — Ах, мой друг, — сказала она, неожиданно перебивая ее, — не приготавливайте меня. Не считайте меня за дитя. Я христианка. Я все знаю. Я знаю, что мне жить недолго, я знаю, что ежели бы муж мой раньше послушал меня, я бы была в Италии и, может быть, — даже наверно, — была бы здорова. Это все ему говорили. Но что ж делать, видно, богу было так угодно. На всех нас много грехов, я знаю это; но надеюсь на милость бога, всем простится, должно быть, всем простится. Я стараюсь понять себя. И на мне было много грехов, мой друг. Но зато сколько я выстрадала. Я старалась сносить с терпеньем свои страданья… — Так позвать батюшку, мой друг? вам будет еще легче, причастившись, — сказала кузина. Больная нагнула голову в знак согласья. — Боже! прости меня, грешную, — прошептала она. Кузина вышла и мигнула батюшке. — Это ангел! — сказала она мужу с слезами на глазах. Муж заплакал, священник прошел в дверь, старушка все еще была без памяти, и в первой комнате стало совершенно тихо. Чрез пять минут священник вышел из двери и, сняв епитрахиль, оправил волосы.
IV
Через месяц над могилой усопшей воздвиглась каменная часовня. Над могилой ямщика все еще не было камня, и только светло-зеленая трава пробивала над бугорком, служившим единственным признаком прошедшего существования человека.
— А грех тебе будет, Серега,— говорила раз кухарка на станции,— коли ты Хведору камня не купишь. То говорил: зима, зима, а нынче что ж слова не держишь? Ведь при мне было. Он уж приходил к тебе раз просить, не купишь, еще раз придет, душить станет.
— Да что, я разве отрекаюсь,— отвечал Серега,— я камень куплю, как сказал, куплю, в полтора целковых куплю. Я не забыл, да ведь привезть надо. Как случай в город будет, так и куплю.
— Ты бы хошь крест поставил, вот что,— отозвался старый ямщик,— а то впрямь дурно. Сапоги-то носишь.
— Где его возьмешь, крест-то? из полена не вытешешь?
— Что говоришь-то? Из полена не вытешешь, возьми топор да в рощу пораньше сходи, вот и вытешешь. Ясенку ли, что ли, срубишь. Вот и голубец будет. А то, поди, еще объездчика пой водкой. За всякой дрянью поить не наготовишься. Вон я намедни вагу сломал, новую вырубил важную, никто слова не сказал.
Ранним утром, чуть зорька, Серега взял топор и пошел в рощу.
На всем лежал холодный матовый покров еще падавшей, не освещенной солнцем росы. Восток незаметно яснел, отражая свой слабый свет на подернутом тонкими тучами своде неба. Ни одна травка внизу, ни один лист на верхней ветви дерева не шевелились. Только изредка слышавшиеся звуки крыльев в чаще дерева или шелеста по земле нарушали тишину леса. Вдруг странный, чуждый природе звук разнесся и замер на опушке леса. Но снова послышался звук и равномерно стал повторяться внизу около ствола одного из неподвижных деревьев. Одна из макуш необычайно затрепетала, сочные листья ее зашептали что-то, и малиновка, сидевшая на одной из ветвей ее, со свистом перепорхнула два раза и, подергивая хвостиком, села на другое дерево.
Топор низом звучал глуше и глуше, сочные белые щепки летели на росистую траву, и легкий треск послышался из-за ударов. Дерево вздрогнуло всем телом, погнулось и быстро выпрямилось, испуганно колебаясь на своем корне. На мгновенье все затихло, но снова погнулось дерево, снова послышался треск в его стволе, и, ломая сучья и спустив ветви, оно рухнулось макушей на сырую землю. Звуки топора и шагов затихли. Малиновка свистнула и вспорхнула выше. Ветка, которую она зацепила своими крыльями, покачалась несколько времени и замерла, как и другие, со всеми своими листьями. Деревья еще радостнее красовались на новом просторе своими неподвижными ветвями.
Первые лучи солнца, пробив сквозившую тучу, блеснули в небе и пробежали по земле и небу. Туман волнами стал переливаться в лощинах, роса, блестя, заиграла на зелени, прозрачные побелевшие тучки спеша разбегались по синевшему своду. Птицы гомозились в чаще и, как потерянные, щебетали что-то счастливое; сочные листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым, поникшим деревом.
Иллюстрация к повести Л. Н. Толстого «Три смерти». Рис. А. И. Лебедева, 1891
Благодарим за прочтение произведения Льва Николаевича Толстого «Три смерти»!
Читать все произведения Льва ТолстогоНа главную страницу (полный список произведений)
«Онлайн-Читать.РФ», 2017-2023Обратная связь
Основные персонажи
Лев Толстой — русский писатель и мыслитель, автор повести «Три смерти». Он является одним из главных персонажей произведения, который также выступает в роли рассказчика. Толстой отражает свои взгляды на смысл жизни, смерти и любви в этой повести.
Смерть первая — первый персонаж, с которым Лев Толстой встречается во сне. Она представляет собой мрачную и пугающую фигуру, которая пытается запугать писателя. Смерть первая символизирует страх перед неизбежностью смерти и неопределенностью после нее.
Смерть вторая — вторая смерть, которую Лев Толстой встречает во сне. Она выглядит молодой и красивой, что вызывает у Толстого некоторое притяжение. Однако она остается бессмысленной и пустой, что разочаровывает писателя.
Смерть третья — третья смерть, которая представляется Толстому во сне. Она выглядит старой и мудрой, и обладает спокойствием и мудростью. Смерть третья представляет собой избавление от страха смерти и принятие ее как естественного и нормального процесса.
Сергей Иваныч
Сергей Иваныч – один из главных персонажей в рассказе Льва Толстого «Три смерти». Он – крестьянин, который живет своей тяжелой, непростой жизнью.
Краткое содержание рассказа «Три смерти» также включает историю интересных событий из жизни Сергея Иваныча. Верно перед основной трактовкой этой истории рассказывает Толстой о делах Сергея Иваныча в годы казачьей службы. Также Толстой описывает его рутину в качестве средних лет на времени и регулярности, которое после нескольких смертей стало катастрофическим.
Смерть Сергея Иваныча — третья и последняя смерть, которая происходит в самом конце рассказа, является благословением, так как они освобождают его от беспокойства и забот о своей семье.
Итак, Сергей Иваныч – это персонаж, который представляет обычного человека, но через его историю мы узнаем о проблемах и борьбе с ними. Вся история показывает, что каждый может столкнуться с необходимостью принять свою смерть смирением и пониманием. Такова главная мысль рассказа.
Иван Никифорович
Краткое содержание рассказа «Три смерти» Льва Толстого:
-
Смерть первая:
Иван Никифорович, купец, умирает. Его смерть происходит во сне. Рядом с ним находится его жена, Анна Трофимовна, и их сын, Николай. Иван Никифорович просыпается и рассказывает им о своей смерти. Он говорит, что смерть не страшна и что он готов умереть.
-
Смерть вторая:
Иван Никифорович снова засыпает и видит сон о собственном погребении. Он описывает свои ощущения и эмоции от этого сна — страх и печаль. Он просыпается и рассказывает своей жене, что смерть ужасна и страшна, и он еще не готов умереть.
-
Смерть третья:
Иван Никифорович вновь засыпает и видит последнюю смерть — его могилу и распадающееся тело. Он просыпается и рассказывает своей жене, что смерть больше не пугает его, и он готов умереть настоящей смертью.
Таково содержание рассказа «Три смерти» Льва Толстого, в котором основной персонаж, Иван Никифорович, преодолевает свой страх перед смертью и находит готовность умереть.
Любовь Ивановна
Рассказ «Три смерти» Льва Толстого включает в себя несколько историй, одна из которых посвящена Любови Ивановне — женщине, которая стала одной из трех героинь рассказа.
Любовь Ивановна — молодая и привлекательная женщина, которая жила вместе со своим мужем Николаем Васильевичем. Они вели обычную жизнь, пока Любовь не заболела и не попала в больницу. Ее состояние быстро ухудшалось, и врачи давали ей всего несколько дней жизни.
Николай Васильевич был отчаян и не мог принять близкую смерть своей жены. Он стал молиться и предлагал Любови любые условия, чтобы она осталась жива. Любовь, уже находясь на грани смерти, просила мужа простить их долги и позаботиться о их детях.
Николай Васильевич, однако, не слушал ее просьб и продолжал молиться о ее исцелении. Но Любовь знала, что она умирает, и просила его просто сопровождать ее в последние дни
Она призвала своего мужа, чтобы он обратил внимание на своих детей, чтобы они получили хорошее образование и помогли им развиться как личности
Когда Любовь Ивановна умерла, Николай Васильевич был полон горя и ужаса. Он осознал, что потерял свою жену из-за своего нежелания принять реальность и привыкнуть к мысли о ее смерти. Он пошел к герою рассказа, Александру Ивановичу, чтобы попросить его помощи и размышлений относительно того, как правильно принять смерть своей жены и продолжить жить дальше.
История Любови Ивановны поднимает важные вопросы о смысле жизни, принятии смерти и значении любви. Хотя ее история видится краткой, она оставляет глубокий след в сердцах читателей и заставляет задуматься о ценности каждого момента и каждого человека в нашей жизни.
Интерпретация
История утверждает идеал человека, ведущего простую, подлинную жизнь рядом с природой, посредством изображения отношения к смерти.
Автор подробно интерпретировал свое произведение в письме к А.А. Толстой:
«Моя мысль была: умерли три существа — дворянка, мужик и дерево. Дворянка жалка и омерзительна, потому что всю жизнь врала и продолжает лежать перед смертью. Христианство, как она это понимает, не решает для нее вопрос жизни и смерти. Зачем умирать, когда хочешь жить? Она верит своим воображением и интеллектом в обещание христианства будущего, но все ее существо поднимается на дыбы, и никакого другого утешения (кроме ложного христианского), — и место занято. Она мерзкая и жалкая. Мужик умирает спокойно, именно потому, что он не христианин. Его религия другая, хотя по обычаю он выполнил Христианские обряды; его религия — природа, с которой он жил. Он сам рубил деревья, сеял рожь и косил ее, убивал баранов, и у него рождались бараны, и рождались дети, и старики умирали, и он хорошо знал этот закон ; этот закон, от которого он никогда не отворачивался, как и дворянка, он прямо и просто лы посмотрел ей в лицо… Дерево умирает тихо, честно и красиво. Красиво, потому что не лежит и не ломается; это не страшно и не жаль ».
I
Была осень. По большой дороге скорой рысью ехали два экипажа. В передней карете сидели две женщины. Одна была госпожа, худая и бледная. Другая – горничная, глянцевито-румяная и полная. Короткие сухие волоса выбивались из-под полинявшей шляпки, красная рука в прорванной перчатке порывисто поправляла их. Высокая грудь, покрытая ковровым платком, дышала здоровьем, быстрые черные глаза то следили через окно за убегающими полями, то робко взглядывали на госпожу, то беспокойно окидывали углы кареты. Перед носом горничной качалась привешенная к сетке барынина шляпка, на коленях ее лежал щенок, ноги ее поднимались от шкатулок, стоявших на полу, и чуть слышно подбарабанивали по ним под звук тряски рессор и побрякиванья стекол.
Сложив руки на коленях и закрыв глаза, госпожа слабо покачивалась на подушках, заложенных ей за спину, и, слегка наморщившись, внутренне покашливала. На голове ее был белый ночной чепчик и голубая косыночка, завязанная на нежной, бледной шее. Прямой ряд, уходя под чепчик, разделял русые, чрезвычайно плоские напомаженные волосы, и было что-то сухое, мертвенное в белизне кожи этого просторного ряда. Вялая, несколько желтоватая кожа неплотно обтягивала тонкие и красивые очертания лица и краснелась на щеках и скулах. Губы были сухи и неспокойны, редкие ресницы не курчавились, и дорожный суконный капот делал прямые складки на впалой груди. Несмотря на то, что глаза были закрыты, лицо госпожи выражало усталость, раздраженье и привычное страданье.
Лакей, облокотившись на свое кресло, дремал на козлах, почтовый ямщик, покрикивая бойко, гнал крупную потную четверку, изредка оглядываясь на другого ямщика, покрикивавшего сзади в коляске. Параллельные широкие следы шин ровно и шибко стлались по известковой грязи дороги. Небо было серо и холодно, сырая мгла сыпалась на поля и дорогу. В карете было душно и пахло одеколоном и пылью. Больная потянула назад голову и медленно открыла глаза. Большие глаза были блестящи и прекрасного темного цвета.
– Опять, – сказала она, нервически отталкивая красивой худощавой рукой конец салопа горничной, чуть-чуть прикасавшийся к ее ноге, и рот ее болезненно изогнулся. Матреша подобрала обеими руками салоп, приподнялась на сильных ногах и села дальше. Свежее лицо ее покрылось ярким румянцем. Прекрасные темные глаза больной жадно следили за движениями горничной. Госпожа уперлась обеими руками о сиденье и также хотела приподняться, чтоб подсесть выше; но силы отказали ей. Рот ее изогнулся, и все лицо ее исказилось выражением бессильной, злой иронии. – Хоть бы ты помогла мне!.. Ах! не нужно! Я сама могу, только не клади за меня свои какие-то мешки, сделай милость!.. Да уж не трогай лучше, коли ты не умеешь! – Госпожа закрыла глаза и, снова быстро подняв веки, взглянула на горничную. Матреша, глядя на нее, кусала нижнюю красную губу. Тяжелый вздох поднялся из груди больной, но вздох, не кончившись, превратился в кашель. Она отвернулась, сморщилась и обеими руками схватилась за грудь. Когда кашель прошел, она снова закрыла глаза и продолжала сидеть неподвижно. Карета и коляска въехали в деревню. Матреша высунула толстую руку из-под платка и перекрестилась.
– Что это? – спросила госпожа.
– Станция, сударыня.
– Что ж ты крестишься, я спрашиваю?
– Церковь, сударыня.
Больная повернулась к окну и стала медленно креститься, глядя во все большие глаза на большую деревенскую церковь, которую объезжала карета больной.
Карета и коляска вместе остановились у станции. Из коляски вышли муж больной женщины и доктор и подошли к карете.
– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор, щупая пульс.
– Ну, как ты, мой друг, не устала? – спросил муж по-французски, – не хочешь ли выйти?
Матреша, подобрав узелки, жалась в угол, чтобы не мешать разговаривать.
– Ничего, то же самое, – отвечала больная. – Я не выйду.
Муж, постояв немного, вошел в станционный дом. Матреша, выскочив из кареты, на цыпочках побежала по грязи в ворота.
– Коли мне плохо, это не резон, чтобы вам не завтракать, – слегка улыбаясь, сказала больная доктору, который стоял у окна.