Старик. трифонов ю.в

Трифонов Юрий Валентинович — Старик

В июле пришло письмо: «Дорогой Павел! Пишу тебе наугад, на редакцию журнала, где прочитала твою заметку про С.К., к сожалению, с опозданием на пять лет и совершенно случайно. Недавно была в Бердянске у приятельницы и там среди старых журналов, которые мы собрались сдавать ребятишкам как макулатуру, наткнулась на этот журнал, номер 3 за 1968 год, с твоей заметкой и маленьким портретом С.К. Ты не представляешь, дорогой Павел, что я испытала в ту минуту. Ведь я совершенно ничего не знала, я не знала, что ты жив, что С.К. теперь считается чуть ли не героем гражданской войны. Ты, может быть, меня забыл, но я тебя отлично помню и навсегда сохранила к тебе теплое чувство, нас так много связывает. Я, Ася Игумнова, твоя соседка по Васильевскому острову, по Пятнадцатой линии, а ты, Павлик, очень дружил с Владимиром, он жил в нашей семье, мой двоюродный брат, его зарубили красновцы зимой девятнадцатого года в станице Михайлинской. Я едва выжила. Ты, наверное, помнишь. Меня спас Сергей Кириллович. Ты был писарем или ординарцем в ревкоме, где командовал какой-то твой родственник, а я была машинисткой в штабе корпуса Сергея Кирилловича. Мне было тогда восемнадцать, тебе столько же или немного меньше. Я помню, что мы все трое — ты, я и Владимир — ходили в пригодинскую школу в один класс, у меня был еще старший брат Алексей, студент, он воевал на стороне корниловцев, а я очень мучилась, не знала, как мне быть. Владимир был моим первым мужем. Мама прокляла его и меня после того, как Алексей был убит. Потом я стала женой Сергея Кирилловича Мигулина, очень его любила, он вернул мне жизнь, но это длилось всего несколько месяцев, и в мае случилась известная тебе трагедия. Милый Павел, в моей жизни было много страданий, но я сейчас не стану тебе писать, потому что не знаю, получишь ли ты письмо, жив ли ты и здоров и захочешь ли со мной переписываться. Я бы очень хотела тебя увидеть под конец жизни, никого не осталось от тех времен, братья погибли, отец умер в Ростове от тифа. А мама с сестрой Варей и Вариным мужем уехали в двадцать первом году в Болгарию, потом во Францию. О них ничего не знаю. Я счастлива, что с такого замечательного человека, как С.К. теперь снято позорное клеймо, которому я никогда не верила. Мне ничего не сообщали, потому что никто не знает, что я была его женой и родила от него сына. Даже мои родные не знали. Не понимаю, отчего я тебе так откровенно пишу? Твоя заметка меня расстроила. Я все годы была как каменная. Не понимаю, почему написал именно ты. Неужели никого нет? Я давно не Игумнова, не Мигулина, я Нестеренко, по мужу, Нестеренко Георгию Федоровичу, с 1924 года, когда вышла за него замуж. Георгий Федорович был военным инженером, мы без конца ездили по стране, были на Дальнем Востоке, в Монголии, он погиб в Ленинграде, в блокаду. Сына моего любил, как родного. Сын умер три года назад от болезни крови. Я живу недалеко от Москвы, в поселке городского типа Клюквино, здесь большой институт, где мой внук работает. И его мать работает здесь же. Ехать из Москвы несложно: поездом до Серпухова, потом минут сорок автобусом. Я бы мечтала тебя увидеть, дорогой Павел! Когда-то не могла тебя видеть. Но это было недолго. Дай бог, чтоб ты был жив и здоров. Иногда по ночам — особенно в последнее время, когда стала старухой — вижу во сне нашу улицу на Васильевском острове, наш трехэтажный дом с граненым выступом, где было что-то вроде чердака и где мы прятались иногда от взрослых. На жизнь я не жалуюсь, хотя было много тяжелого. Павел, ответь, пускай двумя строчками. Обнимаю тебя. Твой старый друг Ася. Анна Константиновна Нестеренко.

Асю Игумнову вспомнил сразу. И Пятнадцатую линию, дом с граненым выступом, ворота из железных прутьев. Вдруг обрадовался — пойти рассказать детям! Ведь интересно — через пятьдесят пять лет. Но тотчас сообразил, что рассказывать нельзя, потому что поругались. Вчера тяжело и обидно ругались, опять натолкнулся на непонимание, нет, не то — все понимают, но делают вопреки пониманию. Того хуже, недомыслие. Недочувствие. Как будто других кровей. Рассказывать неохота ни Руське, ни Вере, ни свояченице, никому. Была бы Галя жива.

• Пройти практику в детском саду в москве

    

• Пособие по экологии в детском саду своими руками из фетра

    

• Сценка про парикмахера в детском саду

    

• Краткое содержание рассказа ежи соколов микитов

    

• Аппликация в детском саду дикие животные

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

В книге рассказывается о пенсионере по имени Павел Евграфович Летунов. Он проживал в дачном поселке в 1972 году. Старику недавно исполнилось 72 года. Он получает письмецо от своей старой одноклассницы Аси Игумновой, в которую раньше был влюблен. Они ранее боролись вместе на Корейском тыле. На данный момент она проживает вблизи Москвы и зовет Летунова в гости. Ася разыскала его по заметке, которую прочитала в газете. Получив письмецо, старый пенсионер начал вспоминать свое детство и время, проведенное вместе с Асей. Старик дружил с ней самого детства и часто бывал у них дома в гостях. Вместе с ними дружил Володя, за которого Ася потом вышла замуж.

Во время революции в Михайлинской станице Володю зарубили ревкомовцы. Асю Павел нашел в бессознании. Тут они познакомились с Мигулиным, который потом женится на Асе. Через год Мигулина арестовали. На суде Летунов был назначен секретарем. Ася нашла его по рубрике о Мигулине. Он написал рубрику, поскольку считал себя виновным за его арест. На суде Летунов подчинялся общему мнению и верил в вину Мигулина. Мигулину было 47 лет. И для Летунова он был стариком. Он имел звание подполковника. Его уважали казаки, и ненавидели атаманы. Он участвовал в революциях и выступал против белых.

Летунов до конца не понимал и не знал о жизни Мигулина. Он принял решение ехать к своей старой знакомой Асе Игумновой, чтобы разузнать все о Мигулине. Он укоряет себя в помутнении ума и забвении. Старик часто вспоминает прошлое. В кооперативном селе возле дома пенсионера освободилось место. Поскольку владелец соседнего дома умер. И дети просят Летунова о том, чтобы он договорился с председателем Приходько. Его дети хотели взять домик себе, поскольку всей семье абсолютно не хватало места. Кроме того дети считали старика сумасшедшим и не понимали, что Летунов припоминал о минувших днях.

Кроме детей Летунова, этим домом хотел завладеть Олег Васильевич Кандауров. Н знает, что в поселке его никто недолюбливает, но все равно хочет заполучить свободный дом. Этот дом не достается никому. Поскольку по указу государственных организации вместо всего поселка будет построен жилой пансионат.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Краткое изложение сюжета повести Трифонова “Дом на набережной»

В повести «Дом на набережной» входят в непосредственное соприкосновение несколько исторических эпох, становится очевидной их теснейшая взаимосвязь.

Явлениями одного порядка выступают, например, кровопролитие гражданской войны, литературные баталии 1920-х годов — «стальная рубка» мнений — и собрание, на котором «убивают» профессора Ганчука.

 Нисколько не идеализируя образ профессора Ганчука и давая понять, что в прошлом он сам участвовал в жестоких судилищах, автор подчеркивает, что в сложившихся обстоятельствах герою выпала роль жертвы.

Организаторы травли старого профессора — Друзяев, Ширейко, Додонов, по законам «стальной рубки» мнений, стремительно исчезают, практически не успев воспользоваться плодами своей победы. Однако они вынуждают главного героя Вадима Глебова совершить определяющий выбор: выступить против научного руководителя или лишиться аспирантуры и стипендии имени Грибоедова — необходимых ступенек дальнейшей карьеры и материального благополучия.

В конце романа догадывающийся о предательстве ученика и жениха дочери Ганчук рассуждает о современных Раскольниковых, о том, что «все проблемы переворотились до жалчайшего облика, но до сих пор существуют.

Нынешние Раскольниковы не убивают старух топором, но терзаются перед той же чертой: преступить? И ведь, по существу, какая разница, топором или как-то иначе? Убивать или же тюкнуть слегка, лишь бы освободить место?»  Глебов, однако, не хочет решать вопрос о праве на предательство. Он создает иллюзию выбора, который уже сделан.

И так же, как герой Достоевского, приходит за поддержкой и пониманием к Соне, чья жертвенная и бескорыстная любовь не мешает ему трусливо бросить ее.

По справедливому замечанию Н. Ивановой, Трифонов создает образ не просто подлеца, а конформиста, который выживает и достигает материального благополучия не только за счет обмана других, манипуляции их чувствами, но и за счет самообмана.

 Изображению постоянного внутреннего приспособления к обстоятельствам, самоуговаривания и самооправдания как нельзя лучше соответствовала опробованная в «московских» повестях повествовательная структура. Смешение временных слоев, постепенно всплывающих в сознании героя, пытающегося осмыслить свою жизнь, — ее неотъемлемая черта.

Повествование построено в основе своей как косвенный монолог Глебова, занятого воспоминаниями о своем прошлом. Многие исследователи подмечали своеобразие этих вспоминаний — они подневольные, герой не хочет ничего вспоминать, ему приходится это делать волею обстоятельств или автора.

Острая зависть Глебова — обитателя Дерюгинского переулка — к тем, кто живет в Большом доме, порождает стремление ко всем недоступным благам. Социальная ущербность в обществе, претендующем на всеобщее равенство, принимает крайне уродливые формы.

Однако Трифонов описывает не столько жажду комфорта, материального благополучия, сколько жажду власти, превосходства над другими, вырастающую из острого чувства ущемленности в обстановке растворенного в воздухе страха.

Герой смотрит из окна Сониной квартиры сверху вниз, и этот ракурс становится своего рода метафорой в «Доме на набережной»: «Каждый день за завтраком видеть дворцы с птичьего полета! И жалеть всех людей, всех без исключения, которые бегут муравьишками по бетонной дуге там внизу!»

В повести присутствует герой, которому Глебов явно анипатичен. Это автобиографический образ — мальчик, с детства обладавший тем, о чем с мучительной завистью мечтал Глебов, и с детства же лишенный этих земных благ. Его голос окрашивает в особые тона страницы повести, посвященные детству героев.

 Дом на набережной, внешне монолитный и незыблемый, оказывается одним из самых зыбких и опасных мест. Поток времени безжалостно уносит его жителей, от некоторых не оставляя и следа: «Никого из этих мальчиков нет теперь на белом свете. Кто погиб на войне, кто умер от болезни, иные пропали безвестно. А некоторые, хотя и живут, превратились в других людей».

Дом на набережной стал благодаря Трифонову символом эпохи, такой же монолитной снаружи и такой же зыбкой и опасной изнутри.  В столкновениях, которым подвергает героев время, выживают глебовы — люди «никакие», в совершенстве владеющие социальной мимикрией, способные приспосабливаться к любым обстоятельствам.

«Им некогда, — говорит о таких автор в начале повести, — они летят, плывут, несутся в потоке, загребают руками…»

Усложненная композиция и полифонизм повествовательной структуры, сочетание объективности и субъективной оценки событий — эти особенности прозы Трифонова, ярко проявившиеся в повести «Дом на набережной», определили его переход к масштабно-историческому, романному мышлению.

комментарии: Денис Ларионов

Случайная встреча возвращает главного героя — респектабельного литературоведа Вадима Глебова — к воспоминаниям о давно забытых событиях 1930–40-х годов, когда он был вхож в компанию сверстников, живущих в Доме правительства (Доме на набережной), и, чтобы спасти свою карьеру, совершил предательство любимой девушки и её отца — своего научного руководителя профессора Ганчука. В период застоя повесть Трифонова стала напоминанием о тяжёлом моральном климате эпохи сталинского террора — уникальным ещё и потому, что «Дом на набережной» пришёл к читателю без вмешательства цензуры.

Юрий Трифонов. 1970 год

РИА «Новости»

3 октября 1975 года умирает мать Юрия Трифонова Евгения Лурье, с которой он был очень близок. Возможно, именно на фоне этой потери, размышляя о судьбе своих репрессированных высокопоставленных родителей, Трифонов начинает писать новую вещь, которую заканчивает не позднее декабря 1975 года.

Дом правительства (Дом на набережной). 1930-е годы

Собрание МАММ

Бóльшая часть повести — это воспоминания Вадима Глебова о времени его детства, юности (1930-е) и студенчества (конец 1940-х), переданные со множеством умолчаний и намёков.

Глебов припоминает людей, встречи, интерьеры и обстоятельства времени: из всего этого он создаёт избирательную и непротиворечивую картину прошлого, в которой для неприятных событий и подлых поступков не оставалось места («Всё было, может, не совсем так, потому что он старался не помнить. То, что не помнилось, переставало существовать»).

Повествователь редко называет события и поступки прямо: он рассчитывает, что читатель сам заполнит лакуны. Такой понимающий читатель, скорее всего, должен принадлежать к «своему кругу» позднесоветской интеллигенции, дискурс которой стремится воспроизвести центральный повествователь «Дома на набережной»: литературоведы Наум Лейдерман Наум Лазаревич Лейдерман (1939–2010) — литературовед.

Специалист по военной прозе и советской прозе 1960–70-х годов. Работал в журнале «Урал», преподавал литературу в Свердловском педагогическом институте. Автор книг «Движение времени и законы жанра (Жанровые закономерности развития советской прозы в 60–70-е годы)», «Система работы по изучению советской литературы в VIII–X классах». Один из первых исследователей драматургии Николая Коляды.

Вместе с сыном Марком Липовецким написал учебник по русской литературе XX века. ⁠ и Марк Липовецкий называют стиль Трифонова, в котором перемешиваются индивидуальные особенности речи героев и анонимные, безличные клише интеллигентского сообщества, «интеллигентским сказом».